Никарагуанская Москития отличается от гондурасской: тут есть дороги. Но на этом все преимущества и заканчиваются. Картонные куриные домики; грязные, но совсем не злобные люди в тряпках; свиньи, роющиеся в грязи. Видно было, что народ тут явно не олигархического происхождения. За всё содержимое моего рюкзака без проблем, наверное, можно было бы купить тут дом с землёй.
Здесь меня впервые за всё путешествие тщательно обыскали пограничники: таковы порядки. Но если за безопасностью тут следят строго, то об общих нормах пересечения границ в этих местах явно не слышали. Иначе б законно содрали с меня в очередной раз долларов: переход гондурасско-сальвадорской границы – дело весьма деньгозатратное, нужно отслюнявить и тем, и этим. Обменяв на границе последние лемпиры на никарагуанские кордобы, я отправился по чавкающей грязи в путь, срезая через пальмовый лес. Прямо возле порта, попутчики и пограничники хором заявляли мне:
– Ну, куда ты пойдёшь? Там бандиты! Жди пикап.
Какие бандиты могут быть в джунглях? Я махнул рукой, не дожидаясь пикапа, и пошёл из приграничного села в соседнее, надеясь, что там-то уж появятся какие-нибудь маршрутные средства. В джунглях, помимо пения птиц и жужжания насекомых, слышался лишь звук бензопилы. Но я решил на шум не идти: мало ли, это как раз те самые обещанные бандиты, которые занимаются расчленением людей? Я вышел на дорогу и зашагал по деревням, где меня застал ливень.
– Давай, заныривай сюда, под навес! – махнули мне крестьяне, жившие в щитовых хижинах.
– Надо же, какие гостеприимные, а мне все говорили, что тут бандиты, – поблагодарил я.
Дождь закончился, и уже через час я летел пассажиром на мотоцикле и, промокнув, впервые за всю Москитию начал мёрзнуть. Вечерело и опять полило.
– Тут немного осталось, потерпи, – сказал случайно подобравший меня водитель. – Заночуешь в моём доме, в деревне.
Хижина была по-никарагуански проста, что называется, без излишеств. Еды, конечно, не было. Чтобы не заявляться с пустыми руками, я растормошил соседку, содержавшую простенькую лавку, и скупил там на оставшиеся кордобы яиц и сладостей. Детей, как обычно, был полон дом. Получился неплохой ужин, которого хватило и на завтрак. Наутро я покинул гостеприимного крестьянина и снова принялся поджидать редкие попутки.
В столицу никарагуанской Москитии Пуэрто-Кабезу (Порт-Голова) я решил не заезжать, а, ощутив твёрдую землю под ногами, направился прямиком в цивилизацию, через столицу Манагуа в городок Леон. Хотелось наконец вымыться и отоспаться на нормальной кровати. В Леоне, опять же по наводке Марвеля, меня ждало очередной волонтёрство. Туда же определили и наших французских друзей. Предстояло помочь одной красивой никарагуанке по имени Абигаль в открытии хостела.
Никарагуанские дороги, если свернуть в сторону от Панамериканского шоссе, – это ужасная стиральная доска с дырками, по которой трясутся редкие «КамАЗы», завезённые сюда в давние времена советско-никарагуанской дружбы. Едучи в кузове пикапа или грузовика (стоя, конечно, потому что сидеть невозможно), за несколько часов стираешь ладони в кровавые мозоли, ведь всю дорогу приходится крепко держаться за какие-то ржавые железки, торчащие по бокам машины. Вперемежку с тобой – шины, люди, куры, канистры с бензином и мешки… Бултыхаясь весь световой день в кузовах, изредка останавливаясь на еду или с целью подождать водную переправу, я истёр руки до мяса. Перчаток, конечно, у меня не было.
Так же, как и в далёкой Индонезии, на никарагуанских «дорогах» процветает своеобразный бизнес. Через каждые несколько километров пути стоят наряженные в форму рэкетиры, собирающие мзду якобы на ремонт полотна. Дороги десятилетиями не ремонтируются, но «дорожные рабочие», где-то со столиками, где-то (как в Индонезии) просто с сачками для бабочек (куда летят монеты и купюры), а где-то, делая вид, что работают, махая при виде приближающейся машины заранее заготовленной лопатой, исправно встречаются через каждые несколько часов пути. С другой стороны, все эти бедные страны устроены так, что центр попросту не присылает вообще никаких денег на благоустройство – поэтому и приходится выкручиваться, кто как может.
Взглянув на карту, кто-то может подумать, что такую мелкую страну, как Никарагуа, размером чуть больше Оренбургской области, можно пролететь за считаные часы. По Панамериканскому шоссе – вполне вероятно, но только не по второстепенным дорогам. И вот уже вторую ночь мне приходилось разбивать отсыревшую палатку и ночевать в ней: до столицы я снова не добрался. Каждый второй водитель подбадривал:
– Терпи, друг, скоро начнётся асфальт, – но асфальт всё как-то не начинался. За несколько десятков километров до Манагуа, действительно, появился асфальт.
В Никарагуа, по сравнению с соседями, считается сравнительно безопасно.
– Нас в Центральной Америке очень ценят, – хвалилась Абигаль. – Занимая центровое место в регионе, мы не пропускаем бандитов ни с севера на юг, ни с юга на север.
С одной стороны, так и есть. Но только не в столице. «Без особой надобности не заезжайте в столицу», – предупреждал путеводитель. Смотреть тут действительно решительно нечего. Центральный проспект здесь занят картонными фигурами Чавеса, Мадуро, Фиделя и прочих корифеев латиноамериканского социализма, а из всех достопримечательностей остался лишь заколоченный несколько десятков лет назад колониальный храм, ныне охраняемый вооружёнными сторожами. По городу ходят автобусы курганского автобусного завода, разукрашенные в честь дружбы цветами российского и никарагуанского триколоров. Никарагуанцы следят за ними, скажем прямо, неважно, поэтому выглядят автобусы весьма пошарпанно. «Ладно, на обратном пути ещё заеду» – решил я и сел в автобус до Леона. Вечером я уже сидел в хостеле у Абигаль и делился историями про Москитию со своими французскими друзьями.
Леон и Гранада – два колониальных никарагуанских городка, которые облюбовали гринго. По Латинской Америке и в Центральной, в частности, таких немало, но больше всего – в Мексике, Гватемале и Никарагуа: дёшево и относительно безопасно. В Гондурасе и Сальвадоре тоже можно было бы устроить какие-нибудь точки постоянного проживания бледнолицых экспатов, но из-за раздутых слухов о бандитизме большинство гринго эти страны просто проскакивает транзитом, немного пополняя бюджет нищих стран, расставаясь с долларами на границах.
Обитатели Леона, временные и постоянные, днём спасаются от жары, а по вечерам устраивают тусовки. Особо активные в светлое время суток ездят сёрфить на ближайший океан или отправляются на близлежащий вулкан заниматься сэндбордингом. Среднестатистический никарагуанец ни разу за всю жизнь не видит снега в природе – с заснеженной горы на доске тут не покатаешься. Но на склонах давно потухшего вулкана местные дельцы устроили покатушки, прямо по песку. От английского «sand» – песок – и произошло название развлечения. Я сам съездил покататься – увлекательнейшее занятие – только потом ещё целый день вытряхиваешь вулканические песчинки из носков, ушей и из-за шиворота. Пару недель вместе со своими французскими друзьями – Йоаном и Мелани – мы готовили к открытию хостел: вешали гамаки, красили стены и варили борщ. Предполагалось, что и сальвадорцы – Марвель и Луис, которых я познакомил друг с другом, и первый успел взять на работу второго в качестве
помощника для тургрупп – приедут к нам на днях. В один из вечеров, когда сальвадорцы уже двигались в нашу сторону в микроавтобусе с туристами, раздался звонок:
– Слушай, ruso, – хрипел в трубку толстяк Марвель. – Нас не пустили через границу, представляешь!
Буквально на днях какая-то сальвадорская банда снова начудила и что-то не то взорвала, не то убила кого-то не того, и все соседи в одностороннем порядке перестали пускать сальвадорцев. Такое иногда случается. Хостел мы привели в порядок, в раскаляющемся от жары городке с кучей гринго становилось нечего делать, и я, обритый Йоаном налысо, засобирался в путь. В дорогу можно было взять его кузену – с ней я уже успел довольно плотно сдружиться – но делить их не стал, и оставил французов в никарагуанском городке.
По пути в Коста-Рику я снова заехал в криминальную столицу, чтобы изучить её поподробней. Нужно было побродить хотя бы по Манагуа, ведь я так и не посетил, из-за крюка через Москитию, гондурасскую Тегусигальпу – ещё один из входящих в тройку самых криминальных городов в мире.
Статистику убийств в Манагуа, в отличие от Сальвадора, пополняют не члены банд, стреляющие друг в друга, а, не в последнюю очередь, туристы. Сам город особого интереса не представляет, а похож больше на гигантскую деревню: в размазанном по плоскости зелёном частном секторе трущобного типа не сразу угадаешь столицу населением в миллион человек. От посещения главного городского рынка путеводители всячески отговаривают туристов, дескать, это самое жуткое место в городе. Но я, первым делом, отправился именно туда: нужно было найти замену промокшей клавиатуре. Для надёжности в карман положил нож. Клавиатуру, конечно, я не нашёл (купил в другом месте), зато съел значительную часть рынка: ананасами по 10 рублей была забита добрая половина базара (в некоторых городах страны ананасы встречаются и по 5 рублей за штуку). А вот грабителей видно не было. Наверное, их кто-то предупредил о моем визите – и те испугались.
Возвращаясь по высохшим от жары улицам в сторону дома, я остановился у ларька позвонить. В Латинской Америке, где по причине бедности и грабежей люди либо оставляют телефон дома, либо вовсе его не имеют, а обычные таксофоны часто бывают выкручены на металлолом или разбиты вандалами, спасением становятся толстые сеньоры, торгующие в пыльных райончиках всякой снедью из-за решёток, и заодно дающие позвонить по городу за пару монеток. Я набрал телефон российского посольства – и вот зачем. Как известно, в 2008 году, после грузино-осетинской войны путинское правительство признало самостоятельным государством и Южную Осетию, и Абхазию. За Россией следом увязались такие ведущие мировые державы, как Венесуэла, Никарагуа, Науру и даже Вануату (которое, впрочем, впоследствии взяло свои слова обратно). Будучи автором туристического путеводителя по Абхазии, я решил разыскать хоть какие-то абхазские следы в далёком Никарагуа. Телефоны посольства Абхазии в Никарагуа, найденные в интернете, оказались ложными. СМИ, не проверив толком информацию, перепечатывали «новость» об открытии абхазского посольства в Никарагуа, хотя никакого посольства тут до сих пор не открыто и даже не планируется.
– Нет, увы, ближайшее посольство – только в Венесуэле, – ответили мне соотечественники.
«Что ж, будет интересно через несколько месяцев навестить его и посмотреть, чем занимаются абхазы в самом опасном городе мира, в Каракасе», – подумал я и положил трубку.
Венесуэла была ещё далеко впереди, поэтому я, развлечения ради, решил проверить уровень узнаваемости брэнда «Абхазия» среди никарагуанцев и устроил соцопрос на улице. Поселился я недалеко от главного университета страны – поэтому выбор пал на него. Университет Манагуа стал чуть ли единственным за всё время путешествия, куда меня не пустили без пропуска. Таких правил нет даже в соседнем Сальвадоре, где я познакомился с юными информатиками, которых часто подкармливал обедом, зная, что студенты во всём мире ходят голодными – и сальвадорские не исключение. Поэтому пришлось устраивать опрос на выходе из институтских ворот. Среди опрошенных лишь один человек (меньше 10%), нахмурив лоб, ответил: «Что-то такое слышал», но показать, в какой части света находится признанная, по версии никарагуанского правительства, республика, затруднился. Возможно, выборка была не совсем та: взяв для солидности папку и ручку приставал я, в основном, к молодым симпатичными никарагуанкам. Все остальные лишь разводили руками, услышав слово «Абхазия». Вот такая международная политика. Политика, впрочем, меня интересовала меньше, чем спорт и обычная жизнь латиноамериканцев, поэтому, собрав интересующую статистику, опросы я быстро забросил.
На главном бейсбольном стадионе Манагуа мне разрешили посещать все домашние матчи сезона как журналисту – стоило лишь показать удостоверение. Впрочем, торчать до конца сезона в не самом приятном в мире городе не очень-то хотелось. В один из вечеров играли «Львы» из Леона с местной столичной командой. Я, из чувства солидарности и любви к Леону, в котором осталась моя француженка, решил болеть за гостей. Я подумал: как интересно, самые обшарпанные и бедные страны региона – Никарагуа, Куба – которые когда-то влачили свое существование под протекторатом СССР и переняли от Союза некоторые привычки, от главной империалистической привычки – бейсбола – не избавились. И продолжают время от времени побеждать на международных чемпионатах по этой североамериканской игре. Я сам в детстве на протяжении шести лет занимался бейсболом в Москве, особых успехов при этом не достигнув, но кое-какие навыки сохранив. Но во время путешествий, особенно в Западном полушарии (США, Мексика, Куба, Никарагуа, Венесуэла) мне интересно было наблюдать за бейсбольными соревнованиями. Возвращаясь почти каждый вечер по неосвещённым улицам Манагуа после бейсбольных матчей, я волей-неволей оглядывался по сторонам. Иногда шарахались и от меня, подозревая во мне запоздалого преступника. Градус взаимного недоверия граждан друг к другу особенно ощущался с наступлением темноты.
Обитал я на тот момент у какого-то странного гееподобного персонажа, который зачем-то всячески убеждал меня в том, что он ни в коем случае не педераст, при этом настойчиво предлагая ночевать с ним на одной кровати, над которой висел огромный ЛГБТ-шный флаг. И ежевечерне вместе со своими друзьями и соседями смотрел какие-то американские шоу, где дяди переодевались в тёть и щипали друг друга за разные места под одобрительный гогот зрителей.
– И дался тебе этот бейсбол! – игриво замечали мои странные приятели, когда я возвращался после матчей к позднему ужину.
Примечательно, что именно в столицах латиноамериканских стран я нарывался на подобных товарищей: в провинции тлетворное влияние запада не такое заметное. Хватило меня ненадолго – и я поспешил прочь.
– А зря ты думаешь, что я гей! – попрощался со мной не-гей.
Купив на выезде из столицы клавиатуру, я ненадолго попрощался с Манагуа. Не найдя абхазов в столице, в городке Масая я наткнулся на настоящего сочинского грузина. Увидев на главной площади кофейный ларёк, я краем глаза заметил, что за прилавком стоит слишком белый разливальщик кофея. Разговорившись с хозяином (говорил я, в основном), я понял, что тот оказался из особых, ищущих, вибрирующих, и на вопросы отвечал неохотно. Все граждане из этой категории делятся на две части: те, которые готовы присесть на уши кому угодно и залить мозги своим единственно правильным учением, и те, которые с напускной заговорщической таинственностью и небрежным превосходством будут всячески увиливать от вопросов. Кофейный Александр оказался из вторых.
– Я ищу Бога, – загадочно поведал он. – А ты, я смотрю, разговорчивый. Тут грузин один живёт в двух кварталах. Можешь сходить, познакомиться.
Поняв, что разговор не особо клеится, я с удовольствием распрощался, удивляясь, как много русскоязычного населения в маленьком никарагуанском городке, который даже туристическим назвать сложно: к близлежащей достопримечательности – действующему вулкану – туристы едут прямиком из Леона или Гранады, оставляя сам посёлок в стороне.
– Садись-садись, – уже через пять минут наливал мне чаю Бессарион, поругивая Путина.
Уже не первый год грузин живёт тут, и до недавних пор исправно получал российскую пенсию, на которую в Никарагуа можно жить припеваючи. Но у Бесика, как его ласково называла жена, заблокировалась банковская карточка – поэтому пришлось придумывать варианты для выживания. Чтобы не скучать и зарабатывать свои кордобы, Бессарион открыл магазинчик по продаже кактусов. Бессарион предложил остаться у него погостить, но меня уже позвал на ночлег в Гранаде никарагуанец Аурелио, поэтому в Масае я решил не задерживаться.
Гранада – практически точная копия колониального Леона, правда, окрестности Гранады куда более живописны: поблизости тоже находятся действующие и потухшие вулканы, а также самое большое в Центральное Америке озеро. Аурелио снимал часть большого дома, построенного несколько веков назад. Зарешёченные окна его особняка выходили на парапет с широким карнизом, в теньке которого во время полуденного зноя любили отдыхать напившиеся бродяги. За парапетом начиналась одна из второстепенных площадей города, стоявшаястык-в-стык с заброшенным железнодорожным вокзалом. На площади, как и во многих местах страны, громоздились картонные фигуры местных и неместных коммунистических лидеров. Где-то среди них примостился и Ленин.
– Слушай, что в душном городе сидеть, поехали в мой родовой дом в деревню, к родителям.
– Полностью согласен! – ответил я, и мы на несколько дней очутились в тихой и спокойной никарагуанской провинции, в которой, казалось, можно было бы провести всю жизнь. Перед этим я ненадолго вернулся в Манагуа – обменять неподошедшую клавиатуру. Ездить туда-сюда автостопом по Панамерикане внутри Никарагуа – сплошное удовольствие: сносный асфальт, обильный трафик и приветливые люди не дают долго виснуть на трассе путешественнику.
– А на вулкан ты ещё не поднимался? – поинтересовался Аурелио, имея в виду находящийся поблизости вулкан Масая.
– Вот сегодня ближе к темноте как раз собираюсь, – ответил я.
Я брел посреди ночи под проливным дождём по нелегальному пути, чтобы посмотреть на кратер. Альтернативную дорогу, по которой не водят туристов, я нашёл на карте. Фонарь мой сел, а навигатор барахлил, но я шёл по направлению к столбу дыма и слегка беспокоился, что же там шипит и дымит такое интересное, за лесом и дождём. Днём вид совсем не так впечатляющ. В темноте тоже за какие-то деньги привозят тургруппы, но дают полюбоваться лишь пять минут. Якобы опасно. Действительно, вулкан выглядел угрожающе: шипел, рычал, как раскаленная сковородка, на которую льют масло. Ветер иногда дул в мою сторону и дышать становилось трудно. Я стоял с застывшим выражением лица, прикрывая нос рукой и поражался силе природы. Буквально в паре километров отсюда – никарагуанские деревушки, местные жители играют на гитарах и поют песни, мало обращая внимания на то, на какой пороховой бочке они живут. Лава в жерле текла быстрым потоком, я перевесился через краешек кратера и молча смотрел на эти ворота в ад. Несомненно, Масая входит в тройку красивейших виденных мною вулканов, наряду с Мутновским на Камчатке и Бромо в Индонезии.
На обратном пути я немного заплутал в деревнях: все мои устройства окончательно разрядились, и попросил каких-то случайных крестьян сделать звонок своему новому приятелю. Дальше мне идти запретили: в каждой деревне меня предостерегали, что в следующей станет ещё опасней. Ну, какая опасность может быть в темноте у подножья вулкана? Только если сам вулкан начнёт извергаться. Случается это раз в несколько тысяч лет. Через полчаса из темноты приехал Аурелио на мотоцикле.
– Вот это да! Очень завораживающе! – делился я, всё ещё находясь под впечатлением.
– Заблудился? – усмехнулся он.
– Ну да, я, как обычно, срезал через какие-то поля и колючки, да и не заметил, как в темноте сели батарейки.
Меня передали из рук в руки Аурелио: для безопасности. Переночевав ещё разок в деревне, поблагодарив его гостеприимных родителей, я попрощался. Меня ждала Коста-Рика.
Как и на большинстве центральноамериканских границ, на панамериканском стыке Никарагуа и Коста-Рики путешественников ждут поборы: готовьтесь расстаться с несколькими мятыми долларовыми бумажками. Причём на никарагуанской стороне поборы – двухэтапные: сначала заплати пару долларов пограничникам, а потом – доллар в палатку, где сидят представители местной муниципальной власти и собирают деньги якобы на развитие туризма. От последних, уже получив штамп об официальном покидании страны, можно с лёгкостью увильнуть: вряд ли деньги пойдут на благое дело, а будут попросту разворованы. Подтверждением тому служат на дорогах дыры, не латающиеся годами – в этом мы очень похожи с далёкими центральноамериканцами. Не так долго я прожил в Никарагуа, несколько недель, но пообещал себе ещё раз сюда вернуться. Тем более есть хороший повод: в 2020-м году Виктория Валикова открыла ещё одну клинику где-то в никарагуанской глуши.
Комментариев нет