«Дети капитана Гранта»: реальность и вымысел

В свою эпоху Жюль Верн “открыл” для европейского читателя дальние страны. Его книги, напоминающие современную серию для самых маленьких “Я познаю мир”, соответствовали уровню аудитории, а детали, которые обычному человеку было невозможно проверить, поражали воображение. Ну смотрите, разве не прекрасно?

На протяжении всего пути от океана до океана нет ни одного постоялого двора. Путешественники питаются сушеным мясом, рисом, приправленным перцем, и дичью, если удается подстрелить по пути. В горах пьют воду горных потоков, в равнине — воду ручьев, прибавляя несколько капель рома, хранящегося у каждого путешественника в бычьем роге «шифле». Впрочем, в тех горных краях следует воздерживаться от употребления спиртных напитков, ибо там нервная система у человека и без того находится в очень возбужденном состоянии. Что касается постельных принадлежностей, то они заключаются в местном седле — «рекадо». Это рекадо сделано из «пелионов» — бараньих шкур, дубленных с одной стороны и покрытых шерстью с другой, и укрепляется на муле широкими, богато вышитыми подпругами. Путешественник, завернувшийся ночью в эти теплые пелионы, может спокойно спать, не опасаясь никакой сырости.

Il n’y a pas d’auberges sur cette route d’un Océan à l’autre. On mange de la viande séchée, du riz assaisonné de piment, et le gibier qui consent à se laisser tuer en route. On boit l’eau des torrents dans la montagne, l’eau des ruisseaux dans la plaine, relevée de quelques gouttes de rhum, dont chacun a sa provision contenue dans une corne de bœuf appelée « chiffle. » Il faut avoir soin, d’ailleurs, de ne pas abuser des boissons alcooliques, peu favorables dans une région où le système nerveux de l’homme est particulièrement exalté. Quant à la literie, elle est contenue tout entière dans la selle indigène nommée « recado. » Cette selle est faite de « pelions, » peaux de moutons tannées d’un côté et garnies de laine de l’autre, que maintiennent de larges sangles luxueusement brodées. Un voyageur roulé dans ces chaudes couvertures brave impunément les nuits humides et dort du meilleur sommeil.

Как известно, Жюль Верн был, по большей части, “кабинетным” писателем. Это и понятно: будь он путешественником, как бы он находил время на литературное творчество? Однако, по этой причине в его произведениях присутствуют неточности, ошибки и даже откровенный литературный брак. В наше время “Дети капитана Гранта” настолько устарели, что, наверное, могут сойти лишь за сказку для детей возраста 6-7 лет, где положительные герои безукоризненны, а отрицательные – отпетые негодяи. Но это – если отжать из книги лишнее или сделать из неё мультик. Никто из моих детей не осилил ни книгу, ни фильм, когда есть гораздо более понятные и достоверные фильмы Discovery или BBC. Открывая роман в 2024 году, я вижу, что, несмотря на серьёзность замысла, он архаичен по стилистике, а часть фактов в нём попросту ошибочны.

Оставим за скобками чудесные спасения и невероятные совпадения, они являются стержнем сюжета. Не будем также искать блох в описаниях местных сёдел – очевидно, Жюль Верн списывал эти подробности один в один из отчётов путешественников. Самое слабое место “Детей капитана Гранта” – это отсутствие мало-мальского опыта путешествий, отношение к ним как к парку развлечений, где всё понарошку.

Краткое описание маршрута

Следуя гипотезе о том, что пропавший капитан Грант находится в Патагонии, Лорд Гленарван, Мак-Наббс, Паганель, Роберт Грант, помощник капитана Том Остин, матросы Вильсон и Мюльреди высаживаются на западном берегу Южной Америки, в Чили. Отряд путешественников пересекает Кордильеры, следуя по 37-й параллели, и далее попадает на малонаселённую ничейную территорию, которая спустя несколько лет отойдёт Аргентине. В это время «Дункан» уходит к восточному побережью Южной Америки, чтобы, обойдя мыс Горн через пролив Дрейка, встретить береговую партию у мыса Коррьентес.

Уже тут мы натыкаемся на проблему: на современных картах мыса Коррьентес не существует. Но Google исправляет это недоразумение: просто скала Коррьентес, находящаяся на 38 параллели, находится на территории города Мар-дель-Плата, и её название в наше время употребляется реже, чем название города.

Чили

“Детей капитана Гранта” интереснее всего читать, гугля каждую деталь. Жюль Верн описывает картину упадка в чилийском городке Консепсьон – окей, верим. Упоминает француза Антуана Орли де Тунана (“господина де Тонен, экс-адвоката из Периге”), который провозгласил себя королём Араукании – бесценная деталь, хоть и не раскрытая. Хотя, конечно, описание упадка города весьма забавно: “С каждого балкона раздавались звуки мандолины, через опущенные жалюзи слышалось томное пение, и Консепсьон, некогда город мужей, превратился в деревню, населенную лишь женщинами и детьми”. Ну, может, с точки зрения Европы это и упадок, а что такое упадок по-латиноамерикански мы знаем по обугленным развалинам домов и обезглавленным скелетам пленников.

Именно во время описания Чили мы наблюдаем во всей красоте главный “косяк” книги. Несмотря на то, что в то время топографическая съёмка Патагонии не была произведена, а точность измерения долготы и широты по солнцу позволяла отклонения на десятки и сотни километров, герои уверенно изыскивают тропы в районе 37 параллели, а мсье Паганель ведёт себя так, будто в его голове вшито приложение Google Maps.

Намечая маршрут предстоящей экспедиции, Паганель ни разу не взглянул на лежавшую перед ним карту: он не нуждался в ней. В его изумительной памяти хранились все труды Фрезье, Молина, Гумбольдта, Мьерса, д’Орбиньи, и он безошибочно и не колеблясь выбирал наилучшее направление.

En parlant ainsi, en développant le programme de l’expédition, Paganel ne prenait même pas la peine de regarder la carte déployée sous ses yeux ; il n’en avait que faire. Nourrie des travaux de Frézier, de Molina, de Humboldt, de Miers, de d’Orbigny, sa mémoire imperturbable ne pouvait être ni trompée, ni surprise.

И парой страниц далее (кстати, обратите внимание на аристократическое произношение крестьянина-проводника, это у Жюля Верна так вообще всегда):

В этот день, около десяти часов утра, путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у катапаса ее название, и, конечно, ему ответил Жак Паганель:
— Это дорога из Умбеля в Лос-Ахнелес.
Гленарван взглянул на катапаса.
— Совершенно верно, — подтвердил тот и, обратясь к географу, спросил: — Вы, очевидно, уже когда-то здесь проезжали?
— Разумеется! — серьезно ответил Паганель.
— На муле?
— Нет, сидя в кресле.

Ce jour-là même, vers dix heures, une route se présenta, qui coupait la ligne suivie jusqu’alors. Glenarvan en demanda naturellement le nom, et naturellement ce fut aussi Jacques Paganel qui répondit :
« C’est la route de Yumbel à los Angeles. »
Glenarvan regarda le catapaz.
« Parfaitement, » répondit celui-ci.
Puis, s’adressant au géographe :
« Vous avez donc traversé ce pays ? dit-il.
— Parbleu ! répondit sérieusement Paganel.
— Sur un mulet ?
— Non, dans un fauteuil. »

Неудивительно, что во время передвижений измерения координат производятся крайне редко, а пропавшая экспедиция капитана Гранта фактически не ищется. Глупо же заниматься тем, что по определению невозможно. Да и вообще, это же пикник, верно?

Переход через Кордильеры

Переход через горы – это моё любимое.

С самого начала главы Жюль Верн увлечён деталями так, что целое его не волнует. Ну, к примеру: “То был плодородный край, кругом обилие амариллисов, фиалковых деревьев, дурмана, кактусов, покрытых золотистыми цветами. Какие-то звери, среди них дикая кошка, притаились в чаще”. Извините, мсье, если зверь притаился в чаще, как вы идентифицировали в нём “дикую кошку”?

И тут же: “Туземцев почти не было видно. Лишь изредка, словно тени, проносились «гуачосы», в которых течет смешанная кровь индейцев и испанцев. Они мчались верхом на конях, бока которых кровоточили от острых шпор, привязанных к голым ногам всадников. Дорога была совершенно безлюдна, не у кого было получить хоть какие-нибудь сведения”. То есть, с одной стороны читатель получает прямо-таки подробное описание неких “теней”, а потом выясняется, что их вообще не было, и на самом деле “дорога совершенно безлюдна”.

Опять радует мсье Паганель — после того, как Гленарван отказывается от помощи проводника. “Обойдемся и без него, — сказал Паганель. — По ту сторону этой преграды мы вновь окажемся на тропинках прохода Антуко, и я ручаюсь, что не хуже лучшего местного проводника выведу вас самым прямым путем к подножию Кордильер”. Плевать, что “окрестность сильно изменилась после недавнего землетрясения”. Слава волшебству и Google Maps в коре головного мозга!

Здесь же Жюль Верн допускает редкую для себя фактическую ошибку: “зимой — с мая по октябрь (…) «темпоралес» — снежные ураганы, присущие этой местности и ежегодно заполняющие пропасти Кордильер новыми жертвами”. На самом деле, «темпоралес» – это, наоборот, тёплые ветра, дующие с юго-запада во время летнего муссона.

Далее. “Безрогая коза, изящная и благородная, которую натуралисты окрестили — викунья, или вигонь”. Если уж на то пошло, викунья относится к семейству верблюдовых – так же, как, например, альпака и лама.

Итак, путешественники находят хижину, сложенную из “адоба” (по-нашему, саман) и мечтают поужинать. Паганель предлагает поохотиться, хотя охотиться тут явно не на кого. Выходя наружу, путешественники наблюдают следующую картину.

Вой — вой перепуганных зверей — приближался. Он несся со стороны погруженных во мрак гор. Что происходило там? И вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина, лавина живых существ, обезумевших от ужаса. Казалось, все плоскогорье дрогнуло. Сотни, быть может, тысячи животных неслись вслепую, производя, несмотря ка разреженный воздух, оглушительный шум. (…) В этот момент раздался выстрел. Майор стрелял наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, тогда как все стадо в неудержимом порыве с еще большим воем уже стремительно неслось по склонам, освещенным отблеском вулкана.

Les hurlements, — des hurlements de bêtes effarées, — redoublaient. Ils venaient de la partie ténébreuse des Cordillères. Que se passait-il ? Soudain, une avalanche furieuse arriva, mais une avalanche d’êtres animés et fous de terreur. Tout le plateau sembla s’agiter. De ces animaux, il en venait des centaines, des milliers peut-être, qui, malgré la raréfaction de l’air, produisaient un vacarme assourdissant. (…) En ce moment la détonation d’une arme à feu éclata. Le major avait tiré au jugé. Il lui sembla qu’un animal tombait à quelques pas de lui, tandis que toute la bande, emportée par son irrésistible élan et redoublant ses clameurs, disparaissait sur les pentes éclairées par la réverbération du volcan.

“Вой перепуганных зверей” и даже “отблеск вулкана” – разве этого недостаточно, чтобы испугаться и поспешить вслед за животными? Нет! Никому из компании взрослых людей не приходит в голову, что происходит нечто страшное. Вместо этого нужно сначала подстрелить зазевавшегося гуанако, который буквально в холодном поту от ужаса, а потом удивляться, почему его так невкусно есть (Жюль Верн об этом не пишет, но мы знаем, что при физических нагрузках в мышцах происходит выделение молочной кислоты). Ну и, разумеется, после ужина необходимо спокойно лечь спать. Один лорд Гленарван испытывает “смутное беспокойство”. И тут – какая неожиданность! – начинается землетрясение, настолько ужасное, что его описание занимает целую страницу. “Облик гор внезапно изменился: они стали ниже; остроконечные вершины их, качаясь, исчезали, словно под ними открывались какие-то люки”. “Он проносился мимо пропастей, куда стремглав падали глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона”. Страшно? Не то слово! “Почти тождественное явление природы произошло на Монбланской горной цепи в 1820 году; при этой ужасающей катастрофе погибли три проводника из Шамуни”, – уточняет автор. О чём идёт речь, неизвестно.

Но это же Жюль Верн. Да, в горах уничтожено абсолютно всё на многие километры вокруг, но из положительных героев никто не пострадал и даже не ушибся, “они были лишь сильно оглушены”, потому что горный кряж, на котором находились путешественники, сполз на равнину вместе с ними неповреждённым. Полная фантастика! И вообще:

На этот раз землетрясение отличалось особой силой. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампе напрасно стал бы искать на них привычных ориентиров. Начинался восхитительный день.

Cette fois, la commotion avait été d’une violence extrême. La ligne des montagnes se trouvait entièrement modifiée. Un panorama nouveau de cimes, de crêtes et de pics se découpait sur le fond bleu du ciel, et le guide des Pampas y eût en vain cherché ses points de repère accoutumés. Une admirable journée se préparait.

“Восхитительный день”! Это можно даже не комментировать… Несколько человек, которые накануне преодолели горный хребет, а потом упали с него в пропасть и чудом остались живы, чуть ли не до ночи без еды и сна ползают по горам в поисках пропавшего Роберта Гранта, который спускается к ним с небес в когтях Птицы Рух (ну или Птицы Рок, как у Кира Булычёва) – гигантской птицы, способной утащить в когтях слона. Может, Жюль Верн увидел её на декорированной карте XV века и перепутал с очередным отчётом из Географического общества? Нет, писатель уверенно утверждает, что это был кондор с размахом крыльев свыше 15 футов – то есть, более 4,5 метров.

Это чудовищный литературный “косяк”. Кондоры (вид грифов-падальщиков) к тому времени были хорошо изучены и описаны Карлом Линнеем. Да, это самая крупная птица Америки, но размах крыльев у него приблизительно на полтора метра меньше, чем у Жюля Верна, а вес не превышает 15 килограмм, иначе бы они не были способны летать. Я не говорю, как птица могла поднять в воздух мальчика, это физически невозможно, я пытаюсь понять, зачем – если падальщики всегда едят добычу там, где её нашли? И почему она просто кружит над равниной без всякой цели? Может быть, дразнится?

И дальше начинается уже совсем откровенная фантастика. Сверхточный выстрел попадает кондору точно в голову, после чего наша сверхптица плавно и не разжимая когтей опускается на землю. Как? Почему? А вот так. А потому что.

Как известно, волшебный выстрел был произведён волшебным индейцем по имени Талькав. Простим Жюлю Верну наивный расизм, всё-таки он родился в другой эпохе: “Несмотря на пеструю раскраску, лицо патагонца было величественно и обличало недюжинный ум”. Дальнейший функционал этого персонажа заключается в чудесных сверхчеловеческих спасениях, раз уж европейцы оказались неспособны чувствовать опасность, когда уже, как говорится, “горит задница”.

Далее Жюль Верн пытается продемонстрировать знание народной медицины. “Мальчик протянул руки к туземцу, и тот безмолвно положил ему на голову руку. Он осмотрел мальчика, ощупал ушибленные места. Затем, улыбаясь, пошел к берегу реки, сорвал там несколько пучков дикого сельдерея и, вернувшись, натер ими тело больного. Благодаря этому чрезвычайно осторожному массажу мальчик почувствовал прилив сил, и было очевидно, что несколько часов покоя поставят его на ноги”. Дикий сельдерей, Карл! Отсыпьте мне этой травы, мсье Жюль Верн.

Как мы знаем из предыдущего содержания книги, у героев Жюля Верна может быть только два состояния души – гипомания и паника, причём первое – безусловная норма. Спустя пару суток гипомания восстановлена, и отряд отправляется в путь по Патагонии.

Патагония

Пространные описания путешествия по пампе дают мало пищи для ума, пока отряд не достигает озера Салинос, к их удивлению, пересохшему. Вообще-то, Салинас-Грандес – это гигантский солончак. Как сообщает испанская Википедия, “почти сразу к югу от такого центра в продольном направлении простирается тектонический разлом, в котором имеет тенденцию скапливаться дождевая вода с окружающих горных хребтов, особенно та, которая поступает из Сьерра-де-Кордова вниз по рекам Крус-дель-Эхе и почти параллельным ей Пичанам, которые протекают с юго-востока на северо-запад. На северо-западе кордовских департаментов Крус-дель-Эхе, Исхилин и Тулумба Салинас-Грандес при формировании артезианского бассейна обычно покрывается очень неглубоким слоем воды, особенно в южную зиму или во время влажных полуциклов, что приводит к возникновению до обширных, но очень мелких открытых лагун (глубиной около 10 см), которые легко пересыхают”. Возникает вопрос: а зачем туда вообще ехать на поиски пресной воды? Не говоря уже о том, что Салинас-Грандес находится не на 37, а аж на 30 параллели южной широты! Жюль Верн, впрочем, поправляется: “Когда Талькав говорил о питьевой воде озера Салинас, то он имел в виду не самое озеро, а пресные речки, впадающие в него во многих местах. Но в данное время и они пересохли”. Ну ладно, предположим. Но река Гуамини, о которой говорится далее, вообще отсутствует на карте, а город Гуамини находится намного юго-восточнее и никак не может быть соотнесён с окрестностями Салинас-Грандес!

Далее. Загадочное нападение красных волков “агуаров”. Признаюсь, найти это слово было непросто. Согласно словарю 1907 года, “агуар” – это “парагвайское животное, похожее на лисицу”. К счастью, Жюль Верн приводит также латинское название “Canis jubatus” – то есть, “волк гривистый” или “гуар красный” (ура, вот оно!). Всё бы ничего, но гуары, действительно, больше похожи на лис, чем на волков. Согласно, описаниям, не поменявшимся со времён Жюля Верна, гуар “живёт поодиночке в мелком кустарнике степных местностей; днём прячется и выходит за добычей ночью”. Более того, нападения Canis jubatus на человека не фиксировались никем и никогда. Но Жюль Верн описывает гигантскую лисью стаю, обезумевшую от голода и готовую растерзать всё живое: “Хищники почуяли верную добычу — лошадиное и человечье мясо”.

Не буду описывать ход битвы с дьявольскими волколисами. Она заканчивается спором Гленарвана и Талькава, кто всех спасёт: “Нет, я!”, “Нет, я!”. В это время Роберт угоняет сверхиндейскую сверхлошадь и увлекает за собой всех волколис до единой. Юному Гранту надо продержаться пару часов до рассвета, потому что эти оборотни не выносят солнечного света и спасаются от него в норах, все несколько сотен сразу. Разумеется, подросток на чужом коне добивается успеха на этом поприще, и пикник продолжается, как ни в чём ни бывало – то есть, все много едят и спят, а потом едут дальше.

Аргентина

Вскоре отряд впервые соприкасается с аргентинскими властями. Мимоходом описывается население региона. Кроме индейцев и испанцев, это французы и итальянцы, что полностью соответствует истине. Правда, демографическую статистику (более девяти детей в одной семье), приведённую Жюлем Верном, проверить не представляется возможным.

Окей, мы уже выяснили, что реки Гуамини не существует. Упомянутые горы Сьерра-Дель-Тандиль – действительно, находятся на 37-й параллели. Упомянутый Форт Независимый (Фуэртэ Индепендесия) и город Тандиль – это, на самом деле, один и тот же населённый пункт, подвергшийся переименованию как раз во времена Жюля Верна. Но что такое Сьерра-Тапалькем и Форт Тапалькем, это полнейшая загадка – ни того, ни другого объекта на картах нет и не было.

Cведения об итальянце Марко Вазелло (Marco Vazello) и французе Огюсте Гинаре (Auguste Guinnard), который, согласно роману, был с 1856 по 1859 год пленником индейцев-пойуче, сначала поставили меня в тупик. Погуглив французский оригинал, я в конце концов выяснил, что итальянца на самом деле звали Педритто, и он действительно был убит в плену, а название индейцев “пойуче” – это искажённое “пуэльче”. Но самое интересное здесь то, что по возвращении во Францию в 1861 году, Огюст Гинар стал знаменитостью и подружился с Жюлем Верном. Весьма вероятно, что аргентинский этап приключений полностью написан по рассказам француза.

Отдельно хочется упомянуть, что, попав в Тандиль, путешественники выяснили, что “патагонец (то бишь, Талькав) не знал или забыл о гражданской войне”, происходящей на севере страны. Ну да, какая мелочь, гражданская война. В метре проедешь – не заметишь. Разочарованные, что влипнуть в военные действия не удастся, путешественники отправляются дальше.

Вместо войны – новое пополнение коллекции природных катаклизмов. Если отряд Гленарвана угодил в единственное в этих краях землетрясение, то как пройти мимо единственного наводнения? Но ещё перед этим писатель решил в очередной раз хорошенечко всех испугать:

Роберт, обогнавший отряд на полмили, прискакал обратно и крикнул:
— Господин Паганель! Господин Паганель! Там целый лес рогов!
— Что? — удивился Паганель. — Ты нашел лес рогов?
— Да, да! Если не лес, то по крайней мере лесную поросль!
— Лесную поросль? Ты бредишь, мальчик! — промолвил Паганель, пожимая плечами.
— Нет, не брежу, — уверял Роберт, — вот вы сами увидите! Какой диковинный край! Тут сеют рога, и они растут, словно пшеница. Мне очень хотелось бы иметь такие семена!
— Мальчик, кажется, не шутит, — сказал майор.
— Право, господин майор, вы сейчас убедитесь в этом.
Роберт не ошибался: вскоре отряд подъехал к огромному полю, равномерно утыканному рогами, которым не видно было конца. Действительно, это была настоящая низкорослая, густая, но странная лесная поросль.
— Ну что? — спросил Роберт.
— Вот оригинально! — промолвил Паганель и обратился за разъяснениями к Талькаву.
— Рога вылезают из земли, но быки остаются в земле, — заявил Талькав.
— Как! — воскликнул Паганель. — В этой трясине увязло целое стадо?
— Да, — подтвердил патагонец.
Действительно, тут нашло смерть огромное стадо, ибо почва под тяжестью быков осела, и сотни животных погибли, задохнувшись в громадной трясине. Такие катастрофы случаются порой в аргентинских равнинах, и об этом знал Талькав. Это предостережение следовало принять во внимание.
Отряд объехал огромную гекатомбу, способную удовлетворить самых кровожадных богов древнего мира, и час спустя это поле рогов осталось в двух милях позади.

« Monsieur Paganel ! monsieur Paganel ! une forêt de cornes !
— Quoi ! répondit le savant, tu as trouvé une forêt de cornes ?
— Oui, oui, tout au moins un taillis.
— Un taillis ! tu rêves, mon garçon, répliqua Paganel en haussant les épaules.
— Je ne rêve pas, reprit Robert, et vous verrez vous-même ! voilà un singulier pays ! On y sème des cornes, et elles poussent comme du blé ! Je voudrais bien en avoir de la graine !
— Mais il parle sérieusement, dit le major.
— Oui, monsieur le major, vous allez bien voir. »
Robert ne s’était pas trompé, et bientôt on se trouva devant un immense champ de cornes, régulièrement plantées, qui s’étendait à perte de vue. C’était un véritable taillis, bas et serré, mais étrange.
« Eh bien ? dit Robert.
— Voilà qui est particulier, répondit Paganel en se tournant vers l’Indien et l’interrogeant.
— Les cornes sortent de terre, dit Thalcave, mais les bœufs sont dessous.
— Quoi ! s’écria Paganel, il y a là tout un troupeau enlisé dans cette boue ?
— Oui, » fit le Patagon.
En effet, un immense troupeau avait trouvé la mort sous ce sol ébranlé par sa course ; des centaines de bœufs venaient de périr ainsi, côte à côte, étouffés dans la vaste fondrière. Ce fait, qui se produit quelquefois dans la plaine argentine, ne pouvait être ignoré de l’Indien, et c’était un avertissement dont il convenait de tenir compte.
On tourna l’immense hécatombe qui eût satisfait les dieux les plus exigeants de l’antiquité, et, une heure après, le champ de cornes restait à deux milles en arrière.

Но пугается опять читатель, а не отряд европейцев, движущийся наощупь по неизвестной им стране. Точно так же читатель догадывается о начале наводнения раньше, чем это делает даже сверхиндеец Талькав – это литературный приём явно рассчитан на то, чтобы средний европеец похвалил себя за ум и догадливость.

Дальше, как обычно, удивительная живучесть и чудесное спасение. “Когда вал схлынул, путешественники всплыли на поверхность и наспех пересчитали друг друга. Все были налицо, но лошади все, кроме Тауки, исчезли”. “Там, там! — отозвался Талькав, указывая пальцем на гигантское ореховое дерево, одиноко поднимавшееся из воды саженях в восьмистах от них”. Но одного спасения на дереве (ценой потери Талькава) мало. Нужно всех окончательно добить, а потом опять спасти.

Ни один листик на дереве не трепетал, никакой ряби не пробегало на поверхности вод. Дышать становилось все труднее, казалось, будто какой-то колоссальный пневматический насос разредил воздух. Атмосфера была насыщена электричеством, и каждое живое существо ощущало ток по всему телу.
Гленарван, Паганель и Роберт почувствовали в теле какие-то покалывания.
— Надвигается гроза, — заметил Паганель.

Pas une feuille ne remuait à l’arbre, pas une ride ne plissait la surface des eaux. L’air même paraissait manquer, comme si quelque vaste machine pneumatique l’eût raréfié. Une électricité à haute tension saturait l’atmosphère, et tout être vivant la sentait courir le long de ses nerfs.
Glenarvan, Paganel et Robert furent sensiblement impressionnés par ces ondes électriques.
« Nous allons avoir de l’orage, dit Paganel.

Тут же мы встречаем ещё одну фактическую ошибку – упоминание о светлячках “туко-туко” (на самом деле, это не светлячки, а грызуны, близкие родственники дегу). Но это мелочь. Когда в дерево предсказуемо попадает молния, реакция путешественников – это не потушить огонь (не забываем, вокруг сплошная вода), а передвинуться на ту часть дерева, которая ещё не загорелась. Потрясающий тактический ход!

Разумеется, вскоре дерево горит полностью, а в воде, неизвестно почему и откуда, появляются кайманы. Можно было бы предположить, что они покинули русло вышедшей из берегов реки, чтобы слопать какую-то утонувшую живность, но так ли это, установить сложно. Читатель не успевает об этом подумать, потому что до кучи появляется ужасающий смерч (естественно, тоже единственный на всю округу), который вырывает дерево с корнем и швыряет его в воду – как вы понимаете, без малейшего вреда для людей. И невероятная по красоте деталь: “Мюльреди схватил наполовину обгоревший кусок толстой ветки и так сильно ударил хищника по спине, что переломил ему хребет”. Просто античный бог какой-то, сначала легко отламывающий толстую ветвь дерева, а потом ломающий ей хребет каймана! Конец главы, занавес.

Ну и вскоре – встреча с “Дунканом”.

Выводы

Признаюсь, меня заставила разочароваться в Жюле Верне не столько проверка упомянутых им фактов, сколько то, что кроме этих фактов в его романе особенно нечего читать. Возможно, такая беллетристика изначально не была рассчитана на то, чтобы пережить своё время. Из нашей эпохи хорошо видно, что “Дети капитана Гранта” – это поверхностное развлекательное чтиво, “утяжелённое” энциклопедическими естественно-научными, географическими и историческими отсылками, которые должны создавать ощущение достоверности. Написанный в девятнадцатом веке популярный роман теперь уже полностью принадлежит истории литературы: специалисты прочтут и изучат, а остальным это и не нужно.

Литературные достоинства у книги тоже, скажем, сомнительные. Герои (за исключением Паганеля и отчасти майора Мак-Наббса) лишены ярких личных черт, их речь и поведение совершенно шаблонны. Между персонажами не возникает никаких отношений, чувств, намёков. Эти люди одинаковы, как две капли воды, и едины в своём порыве, как пионерский отряд. Лучшее в “Детях капитана Гранта” – это музыка Исаака Дунаевского из первой советской экранизации. Уж он-то умел писать “марши энтузиастов”, как никто.

Если сравнивать произведения Жюля Верна с популярными в России приключенческими книгами “Два капитана” (Вениамин Каверин) и “Приключения капитана Блада” (Рафаэль Сабатини), получается, что обе значительно меньше нагружены фактурой, но сильно выигрывают в литературном плане. А фактуру, если уж на то пошло, лучше изучать по современным источникам. И документальные фильмы на каналах Discovery или BBC – явно не худший вариант.