Недалеко от Ла-Сейбы мне остановился грузовик, доверху гружённый ворованными мешками с куриным кормом. Вонь стояла соответствующая. На вершине горы восседали крестьяне и махали мне:– Залезай!– О, гринго! Поможешь нам разгрузить мешки?– Я не гринго, я русский. Но помогу без проблем.– Тогда тем более!Мы перебрасывали мешки в замаскированное кустами место на чьём-то огороде, изрядно при этом […]

Недалеко от Ла-Сейбы мне остановился грузовик, доверху гружённый ворованными мешками с куриным кормом. Вонь стояла соответствующая. На вершине горы восседали крестьяне и махали мне:
– Залезай!
– О, гринго! Поможешь нам разгрузить мешки?
– Я не гринго, я русский. Но помогу без проблем.
– Тогда тем более!
Мы перебрасывали мешки в замаскированное кустами место на чьём-то огороде, изрядно при этом пропитавшись куриными деликатесами. Гондурасцы уехали, а я стал ждать следующих попуток. Целый день я перемещался лениво-расслабленным автостопом вдоль побережья, и подобравший меня темнокожий водитель по имени Туту оживился.
– Ты русский! И, значит, по-русски говорить можешь?
Я кивнул.
– Едем в Трухильо, это моя деревня. Я тебя познакомлю со своим приятелем, он учился в Москве, в институте Патриса Лумумбы, во времена Советского Союза. Сам я директор вечерней школы для взрослых, а брат «русского» работает со мной.
Оказалось, что приятель давно вырос почти до должности министра сельского хозяйства и уехал в столицу, Тегусигальпу. С ним мы поговорили по телефону, и он поделился информацией, что всего в стране насчитывается порядка 60–80 человек, учившихся в СССР. В отличие от своих более ленивых соотечественников, большинство из них занимает вполне неплохие должности. Вот оно, советское образование!
Сам Трухильо известен тем, что тут в 1493 году высадился не кто иной, как Христофор Колумб. Не где-нибудь, а именно в Гондурасе ступила нога первого европейца на Американский континент. Не думал Колумб, что страна, названная им Honduras, что в переводе значит «Глубокий», спустя много веков станет объектом необоснованных насмешек россиян.
Колумб в Трухильо оказался ненастоящий, в виде статуи, а вот негры – гарифуна – по деревне разгуливают вполне натуральные. У гарифуна разрешено многожёнство, хотя в наши дни эта опция и не пользуется сильной популярностью. Секрет прост: они пьют самодельную водку, в которую крошат мелко нарубленный черепаший половой орган. Эта добавка считается уникальным афродизиаком. Отведал чудесной самогонки и я, правда, мгновенного эффекта не почувствовал. Видимо, слишком недолго пробыл в деревушке у гарифуна.
На вечерние занятия к этим неграм, по приглашению директора, я и отправился. Лектор, брат «русского» очень доходчиво рассказывал про заболевания, передающиеся половым путем, весь класс хохотал, а я с интересом слушал. Со стен кабинета литературы на занимающихся негров взирал портрет настоящего Пушкина. Александра Сергеевича. Он висел среди остальных «выдающихся негров человечества» – так было написано на дощечке. Остальных «выдающихся негров» сходу узнать мне не удалось.
В соседнем штате вечерняя школа – непозволительная роскошь: по вечерам на улицах темно, а центральное электричество в самый крупный по площади штат Гондураса Gracias a Dios, увы, не провели. Gracias a Dios на русском означает «Спасибо Богу». За что спасибо – не понятно. За то, что так и не провёл сюда свет?
Наутро я распрощался в гостеприимным Туту. Вместе с электричеством заканчивались дороги и остальные блага цивилизации. Наступал край бездорожья, малярии, комаров и болот – Москития.
Москития – что-то вроде нашей Якутии: большая, мокрая и с полчищами насекомых. Правда, вместо аномальных холодов существенной опасностью тут являются всякие тропические болезни, переносимые летающими и сосущими паразитами.
– Поаккуратнее там. Комары – не самое страшное, – предостерегали меня и негры, и Хорхе. – На Панамериканском шоссе сейчас активно отлавливают наркотрафикантов, поэтому они лезут через Москитию, где почти нет никаких проверок.
Границу между Гондурасом и Никарагуа в тех краях и в самом деле почти не охраняют. Нарисованный на картах пограничный мост есть только на картах, страны же разделяются грязной быстрой речкой. Последним официальным иностранцем, как я выяснил уже позже, в тех местах до меня был какой-то заезжий мексиканец, несколько месяцев назад.
Запасшись по совету Хорхе каплями для фильтрации воды и портативной солнечной панелью для зарядки батарей, я выехал в сторону Москитии, наслаждаясь последними отрезками асфальтового покрытия. Через несколько сотен километров закончился асфальт, а затем – и дороги вовсе. Попутчиком моим был гондурасец-расист неиндейского происхождения, непрерывно прикладывавшийся в слабоалкогольной водке из четвертьлитровой бутылки и задиравший редких крестьян и девушек:
– Эй вы, необразованные индейцы! – кричал он на испанском, постепенно напиваясь.
В конце концов, он уснул, разрешив солнцу плавить его пьяный организм на жаре, а ямам – отбивать бока. Никакие кочки не мешали ему после микроскопической дозы водки. Латиноамериканцы – не самые стойкие потребители алкоголя, при этом неважно, течёт ли в них индейская кровь или нет. Наконец мы приехали. Начиналась Москития.
На шумном причале индейцы погружали ящики с «Кока-Колой» и пивом в утлые лодки. Всё-таки часть цивилизации, вместе с «Кока-Колой», проникает и сюда. В этих краях обитают индейцы мискито – одеваются уже вполне по-европейски, мастерски управляются с моторными лодками и даже иногда умеют их чинить. Говорят на своём языке, правда, как и почти везде в Латинской Америке, испанский язык тоже знают. Иногда попадаются и негритянские поселения тоже. Деревушки побогаче с наступлением темноты гремят генераторами, а победнее – ложатся спать. Граждане посостоятельней плывут на моторках, бедные же крестьяне рыбачат с обычных парусных лодок. В качестве паруса выступают холщовые мешки из-под риса или кукурузной муки. Но и те, и другие предпочитают жить в деревянных домах на сваях. Только таким образом можно спастись от наводнений и периодических дождевых потопов. Несмотря на северное полушарие, период с июня по август тут называют зимой, потому что идут постоянные ливни.
Втиснувшись между ящиками с колой, я впрыгнул в свою первую лодку, немного поторговавшись за цену. Как и во всех глухих местах, ценник на всё, из-за труднодоступности, тут был выше среднегондурасского. Поэтому, ради интереса и экономии – денег в этих краях снять было негде, а лемпир у меня оставалось в обрез, – я решил не перемещаться исключительно на лодках, а там, где это возможно, брести пешком.
– Стой! Тормози! – закричал я лодочнику, сверяясь с навигатором.
– Ты что, тут нет никого, не дойдёшь! Это глухомань, только вброд. «Чем глуше, тем интересней», – размышлял я.
– Дойду, конечно, – мы причалили к берегу. Вокруг слонялись негры, деревня принадлежала гарифуна. На глазах у изумлённых крестьян я вымылся по пояс в единственной на всю деревню колонке и побрёл в нужном мне направлении, весело приветствуя жителей и общаясь со случайными попутчиками. Испанский по-прежнему почти все знали.
В первый день, пройдя километров двадцать пешком и осилив несколько рек вброд, я разбил палатку под сваями чьего-то необитаемого дома, чтобы защититься от потенциального ливня. Комары кусали не сильно, и мне стало казаться, что край не оправдывает своего названия. Бредя вдоль побережья, я постоянно натыкался на разлившиеся реки, какие-то были шире, какие-то уже: в период дождей многие из них вброд переходятся с трудом. «Но зато не так холодно, как год назад на Камчатке» – радовался я, немного боясь утопить рюкзак с техникой, который осторожно тащил на голове.
На берегах некоторых, но не всех, речонок покачивались на жаре в долблёнках мужички, готовые помочь с переправами в случае чего. Ради одного-двух пешеходов они готовы были отчаянно грести с одного берега на другой только для того, чтобы заработать 3-5 лемпир (12–20 американских центов) за переправу. На вёслах мне попался мускулистый калека со скрюченными и высохшими ногами. Размеры его ног и рук разительно отличались. Похоже, всю свою жизнь, по крайней мере, во время разлива рек, он занимался этой трудной работой. Протянув десятку и пожалев увечного лодочника, я решил, что сдачи мне не нужно, и спросил:
– Где тут кормят?
Инвалид указал на деревянную избушку. Кроме риса и платанов, как обычно, ничего не было. Рядом, выпячивая огромные гондурасские жопы к солнцу, по пояс в воде, тётки стирали тряпки. Я развесил сушиться промокшие вещи возле тёток и пошёл гулять по деревне. Поопрашивав местных и поизучав карту, я понял, что застрять тут я могу надолго: судя по карте, я уткнулся в лагуну со странным названием Ебано. «Вот уж действительно, Ебано…»
Но, если подумать, не худшее место для того, чтобы посидеть в ожидании проходящих суден. Показания местных расходились: кто-то обещал лодку с минуты на минуту, кто-то сомневался, что сегодня мне удастся куда-то уехать. Ночевать у начала лагуны Ебано мне всё-таки не пришлось: отчаянно размахивая руками, я чудом остановил пролетавшую мимо моторку. Сработал настоящий гидростоп, с руки.
– В Брюс-Лагуну?
– Куда же ещё, садись!
В городке Брюс-Лагуна – первой крупной точке на карте – я остался пожить в католическом храме.
На следующий день к нам пришвартовалась лодка явно не местного происхождения.
Из неё выгрузились белые проповедники в поповских рясах и двинулись к церкви.
– Привет, – протянул руку старший. – Мы католики из Барселоны, приехали в эти джунгли сеять слово Божье.
– Так до вас уже за несколько веков всё давно посеяли.
– Нет, – ответил пастор. – С местным населением мы должны проводить регулярную работу! – поднял он палец, показав куда-то в ту сторону, где, предположительно, должен был находиться Бог.
С корабля они отправились – нет, не на бал, а по домам старых и немощных индейцев. Лечить словом, молитвой и песней. Я же снимал все на камеру, собирая информацию для будущих репортажей. Барселонский пастор уже несколько лет жил в нескольких городках выше по течению, а его молодые коллеги, похоже, приехали к индейцам за экзотикой прямиком из Европы. Мы шагнули внутрь одного из деревянных домов. На кровати плакала бабушка в платке. Пастор побрызгал на неё святой водой, и плакать она перестала. Сосед бабушки сидел с разрубленной ногой, тоже не мог двигаться.
– Что с ним сделали? – полюбопытствовал я.
– Заезжие отморозки из столицы пытаются поделить сферы влияния и запугать местных индейцев.
– Да что брать-то с бедных индейцев? – мой вопрос остался без ответа.
И вправду, Тегусигальпа и Сан-Педро-Сула входят в тройку самых криминальных городов Латинской Америки, уступая лишь венесуэльскому Каракасу. Когда в столицах грабить уже никого не остаётся, бандиты начинают шастать по деревням и глубинкам. Отслужив молебны, пастор через пару дней засобирался дальше, в глубь Москитии, вверх по течению рек. Его проповеднический тур лишь начинался.
– Слушай, пастор, – начал я. – А не мог бы ты, во имя славы Божьей, взять и меня. Могу подкинуть денег на бензин.
– Не получится, – вздохнул он. – Лодка может перевернуться.
– И даже Бог не поможет? – грустно спросил я.
– Нет, тут он бессилен, – заулыбался пастор.
Оставалось ещё два интересных способа выбраться из этих мест – пешком по болотам или на эпизодических кукурузниках, летающих в столицу всей этой дыры – Пуэрто-Лемпиру. В Брюс-Лагуне находится крошечный аэродром. Единственная машина на всё село – она же скорая, и она же такси в аэропорт, увозила пассажиров на посадку. Узнав, когда следующий рейс, я ради интереса отправился на лётное поле пешком. За аэропортом карта показывала какие-то дороги, уходящие в глушь, но, с некоторой долей вероятности, могшие вывести к Пуэрто-Лемпире. Я решил попытать счастья и исследовать эти места. Уже буквально через несколько километров мои ноги стала засасывать грязь, и я всё-таки решил, что по воде надёжней.
Католики уехали, а я остался. На следующий день в городке начинался праздник Лемпиры. Лемпира – тот самый Илья Муромец, национальный герой республики. Только вполне реальный, не мифический. На территории нынешнего Гондураса он считается главным борцом с испанскими завоевателями. В честь него называют населенные пункты, корабли и даже национальная валюта Гондураса – тоже лемпира.
Детей нарядили в картонные наряды и обклеили однолемпировыми бумажками. Мальчикам в руки выдавали луки со стрелами, чтоб те максимально были похожи на освободителя, а девочки гуляли просто так. Дети из семей победней деньгами обклеены не были и нарядились в обычные мешки из-под муки. На центральной улице городка развернулось настоящее шествие. От транспорта перекрывать дорогу не пришлось. Единственный в населенном пункте пикап простаивал под навесом, прячась от жары: больных и улетающих в деревне не ожидалось. Пляски, хороводы, восхваления Лемпиры, дирижируемые администрацией единственной сельской школы, продолжались почти целый день.
– Я российский журналист, – представился я учителям и директору. – Изучаю Москитию и интересуюсь вашим языком.
Узнав о том, что к ним в глушь забрался такой редкий гость, сельчане сделали участником шествия и меня. А заодно подарили учебник языка мискито, прямо из школьной библиотеки. К утру праздник закончился, и нам пора было отправляться дальше. К тому же, по слухам, лодку, на которой мы должны были плыть, почти починили.
– Осталось мотор до ума довести, – обнадёжил меня лодочник, везший полупустые коробки с грузом и уже не первый день откладывавший отправление по разным причинам.
Доводить до ума мотор доверили механикам, которые уже сутра были пьяны. Колотя не самую новую японскую «Ямаху» молотком и попеременно вливая в свои глотки дешёвый самогон, через несколько часов они отрапортовали:
– Готово.
– Им точно можно доверять? – спросил я капитана.
– Конечно! – заверил он, расплатился с механиками, и мы стали забрасывать в лодки полупустые коробки.

Я как чуял: сломаемся. Так и вышло. Гондурассцы чем-то похожи на русских: часто полагаются на авось, а техника тут чинится с помощью молотка, водки внутрь механика и чьей-то матери. Проплыв по камышам и ручьям с пару часов, мы наглухо встали. Оказалось, что у капитана на лодке не было даже отвертки. Зато был мачете. Из всех инструментов на судне оказалось только это мачете и мой ножик. Ножик и мачете в борьбе со сломанным мотором были бессильны, поэтому нам пришлось грести веслами нагруженную коробками лодку против течения до ближайшей избушки, чтоб в ней отыскать нужные инструменты.
На судне было лишь три мужика, включая меня, и не старая ещё тётка, которая в свои сорок лет уже успела стать бабушкой. С нею ехал её потенциальный зять – ухажёр дочери, капитан и я. Почуяв неладное, тётка начала молиться богу и причитать, что мы умрём и никуда не доплывем и придётся нам ночевать тут, в джунглях. После того, как умрём, конечно. «Лучше б весло взяла, дура!» – подумал я.
В избушке инструментов не оказалось, но мотор все-таки как-то починился сам. В итоге, ожидаемое трёхчасовое путешествие растянулось на целый день, но мы доплыли до деревушки Ахваз, в которой я остался ещё на пару дней. Вместе с парнишкой мы помогли его будущей тёще разгрузить подмокшие коробки – та везла какую-то парфюмерную продукцию для гондурасских сельских модниц.
– Пошли ночевать ко мне, – пригласил парень. – Мама покажет тебе комнату.
Я охотно согласился. Ахваз мне очень понравился. Почему-то он напомнил мне среднюю полосу России: просторные, насколько это возможно в заболоченных гондурасских краях, луга, на которых росли редкие деревья, похожие на берёзы, и паслись коровы.
В Латинской Америке обычно молодёжь, в отличие от старых бабушек, сносно говорит на испанском. Но доморощенный парикмахер, молодой парнишка из Ахваза, которого я попросил меня постричь, почти не знал испанского и говорил только на своём языке мискито. Он полез за ржавыми ножницами. Впервые за много лет меня стригли без машинки: даже в глухих буддистских монастырях в Индии монахи предпочитали брить наголо с помощью электрических устройств. В этой деревне электричество было в дефиците. Насладившись Ахвазом и обновив причёску, я стал думать, как отсюда выбираться.
У Высоцкого в одной из песен поётся:

Бабы, тряпки и корзины,
Толпами народ,
Бабы, тряпки и корзины –
Заняли проход.

Примерно на такой грузовой лодке мы и поехали дальше, спустя несколько дней. Бабы, тряпки, коробки, мотоциклы, бананы, велосипеды, шины, живность и пустые бочки из-под горючего – всё перемещается в этих лодках с крошечными моторами. С крошечными и медленными – чтобы экономилось топливо. Но грузовые лодки дешевле рейсовых пассажирских аж вдвое, а из отличий, помимо скорости и отсутствия сидений, то, что в пассажирских есть какой-то навес, а в грузовых накрываться от брызг и дождей пассажирам приходится самим.
Ещё через световой день пути я приплыл в столицу и самый крупный город Москитии. В столице всего этого огромного бездорожного региона, Пуэрто-Лемпире есть достопримечательность. Это затонувший корабль, который вёз наркотики. Куда делись наркотики – никто не знает (или знает, но не говорит), а корабль так и лежит набекрень возле порта в лагуне. Когда-то, в не такие далекие времена, в городе было центральное электричество и даже Интернет. Я зашел в одну из парикмахерских, в которой гудел генератор и можно было разжиться электричеством и зарядить свои батарейки.
– Парень, да у нас опасно ночевать на улице! – сообщил мне один индеец, заканчивавший стрижку. – Прыгай на мотоцикл, и едем ночевать ко мне.
Семья у индейца была смешанной: жена – толстая гарифуна, сам он – щуплый мискито. Пища на столе и дети, бегавшие вокруг, тоже, естественно, были смешанного происхождения. Но удобно, что основным языком в семье служил испанский. Чистокровным был лишь только попугай, жалобно смотревший на нас в ожидании еды. На каком языке говорила эта зеленая птица, мне разобрать так и не удалось.
На следующее утро, получив штамп в паспорт, я побрел в сторону границы. Тут уже начиналась грунтовая дорога, по которой несколько раз в сутки проползали полноприводные пикапы и доставляли гондурасцев до грязной речки. На погранпункте никаких штампов не ставят, лишь проверяют бегло паспорта – если забыл проштамповать документ, придётся возвращаться обратно в Пуэрто-Лепмиру, несколько часов по бездорожью. Вся земля вокруг навеса, заменяющего миграционный офис, была изрыта кабанами, а вокруг паслись куры и овцы.
«Вот она, государственная граница между двумя центральноамериканскими державами!» – подумал я, погружаясь в последнюю на своём Великом Гондурасском пути лодку и отправляясь на противоположный берег мутной реки, в Никарагуа. Попутчицей моей стала молодая пухлая девчонка с ребенком на руках. Уже в таком юном возрасте во рту у неё красовались золотые зубные коронки, как и в Гватемале, являющиеся признаком достатка и красоты. Покачивая своего ребёнка, всю дорогу она улыбалась своими золотыми зубами. Лодка уткнулась в мягкий берег. Я заплатил несколько лемпир и пришвартовался к Никарагуа.

Total Views: 171 ,

Комментариев нет

Добавить комментарий